День Победы — праздник, значение которого меняется с годами, с историческими эпохами. И судить о каждой эпохе можно по тому, как его отмечают.
С сегодняшним днем все очень просто. В Ленинградской области малые дети закидали камнями и бутылками бывшего узника концлагеря. Их развлекает травля стариков и инвалидов. Происшествие получило огласку только из-за того, что жертва нападения — еще и жертва нацизма. И потому что дни такие — особенные. Но подобное происходит круглый год с самыми разными стариками.
Однако и с юбилеем победы это тоже связано. Нынешний юбилей отличается от предыдущих годовщин, которых было не шестьдесят девять, а сорок девять. Традиция большого государственного праздника установилась только с двадцатилетия Победы — с 1965 года. То есть во времена брежневские. Собственно, в этом нет ничего особенно политического — большое во все времена видится на расстоянии. Но все-таки по истории праздника и по отношению к войне и ее наследию можно судить о состоянии советского общества.
Сталинский СССР такого праздника не знал. В этом, конечно, можно усматривать нежелание власти поднимать самооценку фронтовиков, всегда и во все времена представлявших внутреннюю угрозу как для тоталитарных, так и для демократических режимов. Таковы уж законы адаптации воевавших к мирной жизни.
Но и осмысление таких событий требует времени, независимо от устремления власти. В литературе оно началось еще при Сталине — в книгах Виктора Некрасова и Эммануила Казакевича. Продолжилось — в лейтенантской и солдатской прозе шестидесятых — восьмидесятых. Нечто подобное происходило и в кинематографе.
Что же касается академической науки, то ее возможности всегда были крайне ограничены. После запрета в конце 1960-х книги Александра Некрича «22 июня 1941 года», вышедшей в 1966 году, был наложен запрет на объективные исследования первого периода войны. Постепенно война становилась частью официальной идеологии, причем именно эта тема реально консолидировала общество.
Правда, во второй половине 1970-х она стала приобретать анекдотический характер. Из Брежнева стали лепить великого полководца — точнее, политработника. Выяснилось, что решающие сражения Великой Отечественной шли на Малой земле.
Установилось официально нейтральное отношение к Сталину как полководцу хоть и не великому, но все-таки неплохому управленцу. Получил развитие посмертный культ маршала Жукова — пожалуй, только маршалу Чуйкову в его мемуарах было позволено критически отозваться о некоторых действиях Георгия Константиновича, например, о штурме Берлина.
Жертвы СССР в Великой Отечественной стали оцениваться словами «более двадцати миллионов человек». Точное число их неизвестно до сих пор, но с началом перестройки стало возможным говорить о потерях, связанных со сталинско-жуковским отношением к собственным солдатам. Были открыты и другие темы — поражения первого периода войны, преступления чекистов и многое другое.
Последнее десятилетие заставляет вспомнить о Малой земле. Да, она у Путина и его однополчан-односельчан есть, хоть и родились они после войны. Если судить о войне по историко-фантастическим сериалам, беспрерывно повторяющимся на русских телеканалах, то никакой армии вообще не было. Войну выиграл НКВД при незначительном участии военной разведки. Новейший сериал о Жукове повествует исключительно о его отношениях с женщинами после войны.
Главное, в рамках каких систем ценностей рассматривается война. И выясняется, что можно говорить, по меньшей мере, о двух принципиально разных подходах.
Если исходить из того, что отечество не тождественно государству, что война была подвигом всех народов бывшего СССР, что победителями следует считать всех — от рядового до генералиссимуса, но при этом деятельность последнего оценивается и по такому критерию, как отношение к собственным рядовым, — то мы имеем дело с одним пониманием. Если же в основе толкования войны лежит представление о том, что государство вправе распоряжаться своими подданными, как предметами, что цена человеческой жизни ничтожна, что трагедия десятков миллионов людей не имеет никакого значения по сравнению с величием державы, то все это — проявление совсем другого исторического сознания.
Первую систему ценностей можно назвать гражданской, вторую — державной. Какая сейчас доминирует в России, объяснять не надо. Но она вовсе не тождественна советской в ее брежневском изводе. Она напоминает о временах сталинских, хотя имеет свои отличия. Путин, в частности, пошел гораздо дальше Сталина, провозгласившего тост за руководящий русский народ. Сталин хоть признавал, что и руководимые народы причастны к победе. Нынешний русский вождь умудрился сказать, что тогдашняя РСФСР одержала бы победу и без других народов бывшего Советского Союза.
Важнейшей стороной гражданской интерпретации войны являются солидарность с цивилизованными нациями, общность борьбы за правое дело с миром демократии и свободы, антифашизм и стремление к миру. Этот пафос прослеживается не столько в литературе, сколько в кинематографе пятидесятых-шестидесятых. И сороковых тоже. В литературе более заметна тенденция к гуманистической трактовке войны, интерес к простому человеку.
Можно, конечно, ограничиться противопоставлением всему этому агитпроповской казенщины, которая далеко не всегда была тупа. «Семнадцать мгновений весны» — изощренный и эффективный проект агитпропа и лубянки. Однако сказать надо то, о чем совсем не говорится. О внутренней ограниченности гуманистической трактовки войны, обусловленной ограниченностью советского вольнолюбия, да и цензурой. Говоря коротко, это невозможность представить воина-освободителя воином-поработителем.
Существенно вот что. Последние тридцать лет — говори что хочешь, пиши что хочешь. Но главный вопрос — в готовности аудитории услышать, читателя — прочесть. А ее как не было, так и нет. Касается это не только насилия над мирным населением не в одной Германии, не только отказа от осмысления того, что творилось на оккупированных СССР территориях в 1939 — 1941 годах и после войны. Это касается и признания очевидного факта, что война была для советского режима средством геноцида народов собственной страны. Как и для Гитлера, до войны массовых репрессий против этнически (в его представлениях — расово) немецкого населения не проводившего, но обрекшего на смерть миллионы немцев, пошедших завоевывать мир. Достаточно вспомнить судьбу романа Виктора Астафьева «Прокляты и убиты». Текст есть, он опубликован и доступен. Но влияния на умы пока не оказал, русскую идентичность не изменил.
Так что, как выяснилось, не в цензуре дело, а в читателе. И сказать об этом было необходимо, чтобы понять, почему державная трактовка войны и победы ныне столь популярна. Она не навязывается пропагандистски. Напротив, она сформирована с учетом настроений масс. И по ней можно судить о состоянии умов русского населения.
Понятно, что союзники только вредили и думали, как с Гитлером сговориться. Но вот сам Гитлер… А вот нацизм… Нет в нынешней трактовке войны былого антифашистского пафоса, даже казенного. Полонофобия, украинофобия, балтофобия гораздо существеннее антифашизма. Носителями фашизма теперь предстают народы, судьбы которых тогда определялись в схватке двух тоталитарных монстров. Фашизмом объявляется их стремление к национальному суверенитету, нежелание принимать русскую модель общественного устройства.
Исторические параллели между захватом Крыма и Судетской области очевидны. Но все же они представляются не до конца точными. Те плебисциты, которые проводились на территориях, отторгнутых рейхом до начала Второй мировой войны, были гораздо честнее так называемых референдумов в Крыму и Донбассе. Нацистская модель привлекала этнических немцев и австрийцев экономическим процветанием, пусть и дутым, пусть рассчитанным на войну, потому что в мирных условиях экономику Германии ждал крах. Русские захваты совсем иной природы, будь то Абхазия, Приднестровье или Донбасс. Они формируют территории деградации, разорения, разрухи, страха и террора.
Но это было именно то, что принесла победа народам СССР и стран танкового социализма. Однако самая прогрессивная русская интеллигенция до сих пор поет «…мы за ценой не постоим», вместо того, чтобы рассматривать победу во всей ее сложности и противоречивости.
И русские дети закидывают камнями стариков, потому что взрослые гордятся не тем, что одолели сильного, а тем, что покорили слабых. И все более явственно родство меж побежденными и победителями.
ПРИЛОЖЕНИЕ
9 мая — не только День Победы, но и день рождения Булата Окуджавы. Его памяти посвящены эти стихи — римейк его известной песни:
«в хмельном
и праздничном берлине
мы не могли
товарищ
знать
что внуков наших
в украине
как фрицев
будут проклинать
не дал ты
с поля боя
деру
скучал и пил
заградотряд
так почему же
мародеры
идут сегодня
на парад
тебе придется
разобраться
как вышло так
товарищ мой
ты обратил народы
в рабство
хотя погиб
в бою с чумой
никто солдату
не ответит
ответ
последний
подвиг твой
опять весна
на белом свете
бери шинель
пошли домой»
