Александр Невзоров: Имперская идеология берется из так называемой русской культуры
Одно дело — строить империю из миллионов покорных крепостных и безгласных гоголевских чинуш, другое — из тех фекалий, которые предлагает сегодняшняя реальность
«Для России самое важное — это не то, хороший Путин или плохой, а то, жизнеспособна ли конструкция, которую он пытается построить, или нет», — говорит российский журналист Александр Невзоров в колонке для Сноб.
Стоит ли восстановление призрачной, хрупкой империи благосостояния и благополучия пары-тройки поколений? «Лично я считаю, что нет, а президент, видимо, наоборот, — продолжает автор. — Это нормальное цивилизационное противостояние, и нельзя на 100% точно сказать, кто из нас прав, но я прекрасно знаю, насколько хрупки империи, я принимал участие в спасении парочки».
Сегодня это нежизнеспособная конструкция, и платить за нее такую огромную цену неразумно и просто бессмысленно.
Да, российская публика ради призрачной мечты об империи готова помучиться, потерпеть лишения, — у Путина ведь действительно огромная поддержка, признает Невзоров. Другое дело, что к этому пришли не совсем корректным путем: тем людям, которые орали, что Крым наш, никто не объяснял, что весь этот геополитический банкет может закончиться трагически.
Имперская идеология — это тяжелая болезнь
Путин строит империю и делает свое дело великолепно, хоть ему, бедняге, и приходится трудно. Ведь одно дело — строить империю из миллионов покорных крепостных и безгласных гоголевских чинуш, а другое дело — из тех фекалий, которые предлагает сегодняшняя реальность.
«Имперская идеология — это тяжелая болезнь, я и сам болел ей», — продолжает журналист. Она берется из так называемой русской культуры, из православия и набора всех тех архаичных и очень ядовитых субстратов, которыми жила и до сих пор живет Россия. Получается это так: страна, у которой никогда не было никакой культуры, кроме абсолютно дикарской или заимствованной от монголов, вдруг в XVIII–XIX веке инфицируется мощной европейской культурой. Понятно, что она производит с этой культурой чудовищные метаморфозы: народ начинает сам себя убеждать в том, что он — народ-богоносец и у его страны есть какой-то особый путь. Появляются идеологи дикого черносотенства и нацизма, как Достоевский, а их считают чуть ли не совестью нации. Происходит полное смещение всех ориентиров, которые господствовали в той, заимствованной культуре, и это просто сносит голову.
Колумнист отмечает, что этот феномен сродни тому, как немецкий нацизм был бы невозможен без прелестных немецких поэтов-романтиков. А ведь это были очень возвышенные, рафинированные люди, которые и представить себе не могли, что несколько десятков стишков и повестей обернутся Освенцимом.
