Ну, что ж, продолжим разговор о том, как жить в мире, где есть Россия. Видимо, для начала следует признать следующее.
Россия — вечное, неизбывное зло, постоянная опасность для всего мира, хроническая болезнь человечества, от которой оно, весьма вероятно, погибнет. Есть рецидивы и ремиссии. Сейчас рецидив — острый, с бредом, с атомной бритвой в руках, которой она может сама порезаться так, что весь мир кровью захлебнется.
Надо думать, как жить, как защищаться, как отгораживаться, а не тратить время и силы, рассуждая в логике здорового мира. И иметь в виду, что правят Россией люди умные, трезвые, здравомыслящие, расчетливые, но в своей логике, в своей системе ценностей и со своими задачами.
Вот такой парадокс.
Еще один парадокс в том, что сегодняшняя Россия сильнее и опаснее СССР. Сильнее она даже не в четырнадцать раз — по числу бывших союзных республик. Надо добавить еще число стран Варшавского договора и еще некоторых союзников. И дело не в финансах и экономике. Дело в освобождении от политических и идеологических издержек и рисков: нет больше необходимости учитывать интересы элит союзных республик и стран-сателлитов. Русская империя стала откровенно русской и обзавелась ближним кольцом враждебности, столь необходимым для внутреннего управления.
Вторая причина усиления — в дальнем кольце враждебности. Двадцать лет назад, говоря о причинах перестройки, я написал следующее, имея в виду и высшую партийную номенклатуру:
«Наиболее образованная, интеллектуальная часть российского общества решила отказаться от коммунистической идеологии не столько по этическим и нравственным причинам — по причинам ее варварства и бесчеловечности, сколько из сугубо прагматических, так как большевизм в конце XX века перестал соответствовать их представлениям о собственной респектабельности» («Новый мир», 1994, №7).
ИНСТАЛЛЯЦИЯ АЛЕКСАНДРА АЛЕКСЕЕВА «ЕСЛИ НЕ ПУТИН, ТО КТО?», ПРЕДСТАВЛЕННАЯ НА ВЫСТАВКЕ ПАТРИОТИЧЕСКОГО ПЛАКАТА, КОТОРАЯ ПРОХОДИТ В СТОЛИЧНОЙ ГАЛЕРЕЕ «М17» / ФОТО АРТЕМА СЛИПАЧУКА / «День»
Сейчас представления о собственной респектабельности почти не связаны с позиционированием на Западе. Вот этого не хотят понимать многие критики Путина, полагающие, что он сильно переживает по поводу Брисбена. Ничего подобного: нынешняя правящая и интеллектуальная элита, не говоря уже о массах, глубоко убеждена, что Россия заставила себя уважать. И они правы: Путин добился того, что отказался предоставить империи зла Рейган и другие лидеры цивилизованного мира его эпохи. Процитирую еще раз речь об империи зла:
«Из-за того, что они, как и диктаторы до них, в конечном счете, требуют лишь отдельной территории, кому-то кажется, что нам стоит принять их такими, какие они есть».
Ныне отдельной территорией стала вся Восточная Европа. В современной России сведен к нулю единственный источник перемен в этой стране — демонстрационный эффект цивилизованного мира. Более того, он становится отрицательной величиной.
Парадоксы так парадоксы. Еще один в том, что в России, вопреки распространенному мнению, нет ни пропаганды, ни цензуры. Как говорится: успокойтесь — все гораздо хуже.
По-прежнему весьма распространено мнение, что русский народ — жертва агитпропа. Вот две недели без этого морока…
Как-то в эфире «Радио Свобода» заочно ответил Каспарову, утверждавшему, что эти две недели свободного телеэфира свалят режим. Обличения неформатны — в обрамлении нынешнего контента смешны. Переключат, и все.
Пропаганды сейчас нет. Есть монополизированный рынок информации, на котором все же присутствует конкуренция. Ее не было и не могло быть в советские времена, когда агитпроп был совершенно оторван от реальности, формален, обслуживал сам себя, а двойничество было всеобщим.
Сейчас работает не агитпроп, а прошедший рыночную школу, обученный требованиям рекламного и электорального рынка информационно-коммуникативный аппарат, прекрасно учитывающий потребительский спрос.
Еще пятнадцать лет назад Суркову приписывали тезис о 85 процентах, на которые надо ориентировать ТВ и прочие массовые СМИ. А 15 процентов, кои составляют пользователи сети, пусть считают себя самыми умными.
Расчет полностью себя оправдал.
Нынешнее состояние умов в России — демонстрация превосходства массовой культуры над агитпропом, рынка над цензурой. Используя административный ресурс избирательно, в сфере нормативной, регулятивной, финансовой, министерство правды трансформировалось в холдинг правды, почти не используя услуги министерства любви и прочих силовых структур. В СССР ксероксы контролировались участковыми. А сейчас власти плевать. И потому сейчас — твердо и надежно. Пипл сам выбрал, что ему хавать, а хавать ему нравится…
ФОТОРЕПРОДУКЦИЯ АРТЕМА СЛИПАЧУКА / «День»
Да все уже поняли, что ему нравится.
Раз рыночные способы работы с аудиторией освоены в России, то можно куда эффективнее, чем в прежние времена, работать с аудиторией вне страны, в первую очередь, с диаспорой.
Парадокс? Парадокс. Но с экономикой еще более поразительно.
Опять радуются падению цен на нефть и курса рубля. Еще раз повторяю: падение цен на нефть будет компенсироваться за счет населения. Бензин будет дорожать, налоги расти, много чего плохого будет для всех. А для власти все будет хорошо. Падение курса рубля — это постепенная, шаг за шагом конфискация денег, находящихся у населения. Она имеет серьезные последствия для его образа жизни, самооценки, способности к общественной активности. Одно сокращение поездок за границу чего стоит.
Более того, эксперты прямо говорят: для экономики контрсанкции опаснее, чем санкции. Надо только поправить — для нынешней экономической модели они опасны.
Но они весьма полезны для построения новой модели, о которой в России боятся говорить.
Не так давно Михаил Леонтьев, в одной теледискуссии заявил: если санкции поставят под угрозу финансовую систему России, Кремль имеет право, по меньшей мере, угрожать всему миру ядерным ударом.
Посмеялись и забыли. Как всегда, зря.
Зря смеялись и зря забыли, как вице-президент крупнейшей нефтедобывающей корпорации назвал атомный шантаж одним из элементов финансовой системы России.
И понятно, почему забыли.
Признание этого факта ставит под сомнение корректность абсолютного большинства рассуждений статусных экономистов о положении русской экономики. И ставит под сомнение их интеллектуальную честность. Впрочем, сомнений почти не осталось: с людьми, которые стараются не замечать таких финансовых и экономических факторов, как сосуществование двух экономик — национальной и монаршей, государственной и государевой — как война с Украиной, аннексия Крыма, все ясно. Особенно когда они либо обращаются к Западу с просьбой смягчить санкции, либо советуют, как к этим санкциям приспособиться, не устраняя их главную причину.
Ну, хорошо, это приспособленцы, понятно. Но есть же и общество. Есть протестные акции.
Тоже парадокс: эти акции — элемент тоталитарной системы.
Все, что я недавно писал о корпоративном государстве на примере московской гламурной тусовки, касается и всех остальных кирпичиков тоталитарного здания, которые выдаются за гражданское общество. Это и протестующие врачи с учителями, это и люди, борющиеся против точечного строительства. Точно такими же составными частями системы были протестующие в Новочеркасске и десятках других городах и поселках СССР меж смертью Сталина и перестройкой.
Это отличало все выступления от национально-освободительной войны украинцев и литовцев и от того, что началось в 1986 году в Алма-Ате, когда было оспорено право кремля определять состав национальной элиты в Казахстане.
Вопреки всем сладким мечтаниям даже профессиональных историков, которые должны это понимать, гражданское общество не строится по кирпичику снизу. Оно начинается с борьбы за участие в принятие судьбоносных общенациональных решений. Всегда с главного, а не с малого, всегда сверху, а не снизу.
Это все о внутренних российских делах. Но есть еще и внешняя политика России, война, наконец. Вот в войнах и проявляется еще один парадокс — невозможность понять, что такое победа и что такое поражение.
Вспомним Афганистан. Мы привыкли говорить о бесславно проигранной войне. Но разве два миллиона убитых и пять миллионов беженцев плюс разорение и без того самой бедной страны мира — это не победа в системе ценностей русского тоталитаризма?
Безусловно, победа. Как и закрепление в обществе милитаризма и насилия. Криминализация девяностых — следствие афганской войны и милитаристской пропаганды, начавшейся, кстати, в перестройку. Об Афганистане нельзя было говорить до нее. До сих пор мало говорится о том, что тогда было очевидным из ежедневной хроники: ветераны Афганистана, а позже других войн стали кадровым резервом преступного мира на всех его уровнях. Их не особенно допускали к власти, прежде всего, в силовых структурах, что, безусловно, их фрустрировало. Для военных и прочих силовиков война всегда была ускорителем карьеры.
Думаю, что и тех, кто воюет сейчас в Донбассе, постараются держать на дистанции не только от власти, но и вообще от Москвы и больших городов. Но для насаждения в обществе определенной атмосферы, нравов и обычаев они сгодятся. Где здесь победа, где поражение — это понять трудно, если рассуждать в линейной логике цивилизованного общества. А тоталитарная варваризация как раз в том, чтобы сделать войну привычным делом и обычным состоянием страны.
Все это отдельные наблюдения над той Россией, которая «над миром серой массою нависла». Но по ним можно понять, что миру придется иметь дело со «страной наоборот», применительно к которой нужна своя логика.
